Тьма прежних времен - Страница 187

187

Старческое лицо осталось бесстрастным, однако в глазах вспыхнула странная напряженность.

— Заветник… — произнесло это существо.

Ксерий взглянул на Ахкеймиона. Лицо адепта было непроницаемо. И тут Ксерий ощутил это: ощутил ненависть, исходящую от бледной фигуры Скеаоса, как будто старик узнал колдуна Завета. Распростертое тело напружинилось. Цепи натянулись, звенья их скрежетнули. Деревянный стол заскрипел.

Колдун Завета отступил на пару шагов.

— Что ты видишь? — прошипел Ксерий. — Это колдовство? Да?!

— Кто этот человек? — спросил Друз Ахкеймион. В голосе его звучал нескрываемый ужас.

— Мой главный советник… он был им тридцать лет.

— А вы… допрашивали его? Что он сказал?

Колдун почти кричал. Что это в его глазах? Неужто паника?

— Отвечай, заветник! — воскликнул Ксерий. — Колдовство это или нет?!

— Нет.

— Врешь, заветник! Я это вижу! По глазам твоим вижу!

Колдун посмотрел ему прямо в глаза. Взгляд его был напряженным, как будто он пытался понять слова императора, сосредоточиться на чем-то, внезапно сделавшемся чересчур тривиальным.

— Н-нет… — выдавил он. — То, что ты видишь, — это страх… Колдовство тут ни при чем. Либо же это колдовство иной природы. Незримое для Немногих…

— Я же вам говорил, Бог Людей! — встрял Скалетей. — На мисунсаев всегда можно положиться. Мы не имеем никакого отношения к…

— Цыц! Молчать! — возопил Ксерий.

То, что некогда было Скеаосом, зарычало…

— Мета ка перуптис сун рангашра, Чигра, Мандати, Чигра-а! — захрипел старый советник.

Голос его окончательно утратил всякое сходство с человеческим. Он выгибался и бился в своих цепях, под старческой кожей переливались тонкие, стальные мышцы. Из стены вылетел болт.

Ксерий отшатнулся назад следом за колдуном.

— Что он говорит? — выдохнул император.

Но колдун замер, как громом пораженный.

— Цепи!!! — крикнул кто-то — кажется, Кимиш.

— Гаэнкельти!.. Конфас!!! — растерянно вскричал Ксерий, отступая еще дальше.

Старческое тело металось по выгнутому дереву, точно клубок голодных змей, зашитый в человеческую кожу. Из стены вылетел еще один болт…

Гаэнкельти умер первым: ему сломало шею, так что, когда он рухнул ничком, голова запрокинулась на спину, мертвым лицом вверх. Лопнувшая цепь хлестнула по лицу Конфаса, и он отлетел к дальней стене. Токуш упал, точно сломанная кукла. «Скеаос?!!»

Но тут раздались эти слова! Слова полыхнули, и комнату омыло ослепительным пламенем. Ксерий взвизгнул и упал. Над ним прокатился порыв огненного ветра. Камень потрескался от жара. Воздух пошел рябью.

И он услышал рев заветника:

— Нет, будь ты проклят! НЕ-ЕТ!!!

И вой, не похожий ни на что из того, что императору доводилось слышать прежде, — точно тысячу волков сжигали заживо. Шлепок мяса о камень…

Ксерий поднялся на ноги, цепляясь за стену, но ничего не увидел: его обступили эотские гвардейцы. Жаровни потухли, и в комнате сделалось темно, очень темно. Колдун Завета все орал и бранился.

— Довольно, заветник! — взревел Кемемкетри.

— Самодовольный, неблагодарный, сраный идиот! Ты понятия не имеешь, что ты наделал!

— Я спас императора!!!

И Ксерий подумал: «Я спасен…» Он выбрался из-за спин гвардейцев, вышел на середину комнаты. Дым. Вонь жареной свинины.

Колдун Завета опустился на колени над обугленным телом Скеаоса, схватил обгоревшие плечи, встряхнул — голова безвольно мотнулась.

— Что ты такое? — рявкнул он. — Отвечай!

Из-под опаленной, почерневшей кожи сверкнули белым глаза Скеаоса. Глаза смеялись, смеялись над разъяренным колдуном.

— Ты первый, Чигра, — прохрипел Скеаос — жуткий шепот, идущий ниоткуда. — Ты же будешь и последним…

То, что произошло после этого, снилось потом Ксерию до конца его дней — а дни эти были недолгими. Лицо Скеаоса растянулось, словно он хотел набрать побольше воздуху, и сложилось, точно паучьи лапки, плотно охватившие холодное брюшко. Двенадцать паучьих лапок, каждая с маленьким острым коготком, расцепились и раскрылись, обнажив не прикрытые губами зубы и глаза без век на том месте, где следовало быть лицу. Точно длинные женские пальцы, они охватили голову ошеломленного колдуна Завета и принялись давить.

Человек завопил от боли.

Ксерий стоял, не в силах шевельнуться, и смотрел на это, точно завороженный.

Но тут адская голова отвалилась и покатилась по полу, точно дыня, беспомощно дрыгая лапками. Конфас с окровавленным мечом подошел к ней, постоял, опустив меч, и посмотрел остекленевшими глазами на дядю.

— Мерзость какая, — сказал он и утер кровь с лица.

Колдун Завета тем временем, кряхтя, поднялся на ноги. Обвел взглядом ошеломленные лица и, ни слова не говоря, направился к выходу. Кемемкетри преградил ему путь.

Друз Ахкеймион оглянулся на Ксерия. Взгляд его снова сделался живым и внимательным. По щекам у него струилась кровь.

— Я ухожу, — сказал он без лишних церемоний.

— Ну, уходи, — сказал Ксерий и кивнул великому магистру.

Когда адепт вышел из комнаты, Конфас взглянул на Ксерия вопросительно. «Разумно ли это?» — говорил его взгляд.

— Он бы принялся пересказывать нам мифы, Конфас. Про Древний Север, про возвращение Мога. Что еще он может сказать?

— После всего произошедшего, — возразил Конфас, — к нему, возможно, стоило бы прислушаться.

— Безумные события — еще не повод верить безумцам, Конфас.

Император взглянул на Кемемкетри и понял по лицу старика, что тот пришел к тем же выводам, что и он сам. В этой комнате правда все же выплыла наружу. Ужас сменился ликованием. «Я выжил!»

187