Тьма прежних времен - Страница 134

134

Нет, конечно, она слышала немало историй о страданиях, но все описываемые в них трудности были облагораживающими, предназначенными для того, чтобы научить чему-то, что она и без того уже прекрасно знала. Ну, а если судьба ее все-таки подведет — хотя Серве была уверена, что судьба так не поступит, — ну что ж, она будет тверда и отважна, она станет примером для слабодушных, которые ее окружают.

А потом отец продал ее Патридому из дома Гаунов.

В первую же ночь после того, как она сделалась собственностью дома Гаунов, большую часть дури из нее вышибли. Она быстро осознала, что нет ничего — никакой подлости, никакой низости, — чего она бы не сделала ради того, чтобы остановить мужчин и их тяжелые руки. Будучи наложницей Гаунов, она жила в непрерывной тревоге, терзаемая, с одной стороны, ненавистью жен Гаунов, с другой — капризными прихотями мужчин. Ей говорили, что она — ничто. Ничто. Просто еще один никчемный норсирайский персик. Она им почти поверила…

Вскоре она уже молилась о том, чтобы тот или иной из сыновей Патридома снизошел до визита к ней — пусть даже самый жестокий. Она кокетничала с ними. Заигрывала, соблазняла их. Угождала их гостям. Что еще ей оставалось, как не гордиться их пылом, не радоваться их удовольствию?

На вилле Гаунов было святилище, где стояли небольшие идолы предков рода. Она преклоняла там колени и молилась бесчисленное количество раз, и каждый раз она молила о милости. В каждом углу поместья чувствовалось присутствие мертвых Гаунов. Они нашептывали мерзости, пугали ее ужасными предвестиями. И она все молилась и молилась о милости.

И тут, словно бы в ответ на ее молитвы, сам Патридом, до того казавшийся ей далеким седовласым божеством, подошел к ней в саду, взял за подбородок и воскликнул: «Клянусь богами! Да ты достойна самого императора, девочка… Сегодня ночью. Жди меня сегодня ночью». Как в тот день ликовала ее душа! «Достойна самого императора!» Как тщательно она брилась и смешивала наилучшие благовония в предвкушении его визита! «Достойна самого императора!» И как она рыдала, когда он не пришел! «Да не реви ты, Серча, — сказали ей другие девушки. — Он вообще больше мальчиков любит».

Несколько дней после этого она смотрела на всех мальчиков с отвращением.

И продолжала молиться идолам, хотя теперь их квадратные личики, казалось, смотрели на нее с насмешкой. Но ведь она, Серве, должна значить хоть что-то, не правда ли? Все, чего она просила, — это какого-нибудь знака, чего-нибудь, все равно чего… Она ползала перед ними в пыли.

Потом один из сыновей Патридома, Перист, взял ее к себе в постель вместе со своей женой. Поначалу Серве было жалко его жену, девушку с мужским лицом, которую выдали замуж за Гауна Периста, чтобы закрепить союз между знатными домами. Однако когда Перист использовал ее, чтобы исторгнуть из себя семя, которое собирался вложить во чрево своей жены, Серве почувствовала жаркую ненависть этой женщины — как будто они лежали в постели с небольшим костром. И исключительно затем, чтобы подразнить уродливую ханжу, она принялась вскрикивать и стонать, распалять похоть Периста распутными словами и уловками и добилась наконец того, что он исторг свое семя в нее.

Уродливая женушка рыдала, верещала как резаная. Перист принялся ее бить, но она не умолкала. Серве была немного напугана тем, какое злорадство в ней это вызвало, но все же побежала в святилище и возблагодарила предков Гаунов. А вскоре после этого, когда она поняла, что носит ребенка Периста, она стащила у конюха одного из его голубей и принесла птицу им в жертву.

Когда она была на шестом месяце, жена Периста сказала ей: «Что, Серча, три месяца осталось до похорон?»

Серве в ужасе побежала к самому Перисту. Тот дал ей пощечину и прогнал. Она для него ничего не значила. Серве вернулась к идолам Гаунов. Она предлагала им все, все, что угодно. Но ее ребенок родился синеньким, так ей сказали. Синим, как жрецы Джукана.

И все равно Серве продолжала молиться — на этот раз о мести. Она молилась Гаунам о погибели Гаунов.

Год спустя Патридом уехал с виллы вместе со всеми мужчинами. Назревающая Священная война выходила из-под контроля, и императору понадобились все легаты. И тут явились скюльвенды. Пантерут с его мунуатами.

Варвары нашли ее в святилище. Она визжала и разбивала каменных идолов об пол.

Вилла пылала, и почти все уродливые жены Гаунов вместе с их уродливыми детьми были преданы мечу. Жену Бараста, наложниц помоложе и рабынь помиловиднее согнали к воротам. Серве рыдала, как и остальные, оплакивая свой горящий дом. Дом, который она ненавидела.

Кошмарные страдания. Жестокость. Такого она до сих пор еще не испытывала. Каждую из них привязали к седлу мунуатского воина и заставили бежать за лошадью до самых Хетант. По ночам они сбивались в кучу и плакали, и визжали, когда к ним являлись мунуаты с фаллосами, намазанными салом. И Серве вспоминала слово, шейское слово, которого не было в ее родном нимбриканском. Оскорбительное слово.

«Справедливость».

Несмотря на все ее пустое тщеславие и мелкие грешки, Серве знала, что она что-то значит. Она была чем-то. Она была Серве, дочь Ингаэры, и заслуживала куда большего, чем ей было дано. Она вернет себе утраченное достоинство или умрет в ненависти!

Но она обрела мужество в ужасное время. Она старалась не плакать. Она старалась быть сильной. Она даже плюнула в лицо Пантеруту, скюльвенду, который объявил ее своей добычей. Но скюльвенды были не совсем люди. На всех чужеземцев они смотрели свысока, словно бы с вершины некой безбожной горы. Они оказались более чужими, чем самые грубые из сыновей Патридома. Они были скюльвенды, укротители коней и мужей, а она была Серве.

134