Тьма прежних времен - Страница 181

181

— А кто такой ты, Пройас, чтобы спрашивать об этом? — отпарировал Конфас, снова взяв себя в руки. — А? Ты, который готов поставить язычника — и не какого-нибудь, а скюльвенда — выше Сейена?

— Все мы орудия в руке Божией, Икурей. Даже язычник — и не какой-нибудь, а скюльвенд — может стать орудием, если такова воля Господа.

— Что же мы тогда, станем угадывать волю Господа? А, Пройас?

— Это, Икурей, дело Майтанета.

И Пройас обернулся к Готиану, который все это время внимательно следил за перепалкой.

— Что говорит Майтанет, Готиан? Скажи нам. Что говорит наш шрайя?

Великий магистр крепко сжимал в руках коробочку из слоновой кости. Все знали, что у него есть ответ. Лицо великого магистра было неуверенным. «Он не может решиться. Он презирает императора, не доверяет ему, но боится, что решение, предложенное Пройасом, чересчур радикально». Келлхус понял, что очень скоро ему придется вмешаться.

— Я бы спросил у скюльвенда, — ответил Готиан, прокашлявшись, — зачем он явился сюда.

Найюр пристально посмотрел на шрайского рыцаря, на Бивень, вышитый золотом на груди его белого одеяния.

«Слова в тебе, скюльвенд! Произнеси их».

— Я пришел ради грядущей войны, — ответил наконец Найюр.

— Но скюльвенды так не поступают! — возразил Готиан. Его охватывали подозрения, но надежда не давала им воли. — Скюльвенды не бывают наемниками. По крайней мере, я о таком никогда не слышал.

— Я не продаю себя, если ты это имеешь в виду. Народ вообще никогда и ничего не продает. Если нам что-то нужно, мы это захватываем.

— Вот-вот! Он и нас хочет захватить! — перебил Конфас.

— Дайте этому человеку высказаться! — воскликнул Готьелк, утратив наконец терпение.

— После Кийута, — продолжал Найюр, — утемоты были уничтожены. Степь не такая, как вам кажется. Народ воюет всегда, если не со шранками, нансурцами или кианцами, то друг с другом. Наши пастбища захвачены нашими стародавними соперниками. Наши стада вырезаны. Наши стойбища сожжены. Я больше ничему не вождь.

Найюр обвел взглядом их лица. Все внимательно слушали его. Келлхус успел убедиться, что если байки уместны, к ним всегда относятся с почтением.

— От этого человека, — сказал он, указав на Келлхуса, — я узнал, что чужеземец тоже может обладать честью. Он был рабом, но сражался на нашей стороне против куоатов. Благодаря ему, благодаря его снам, посланным Богом, я узнал о вашей войне. Я остался без племени и потому поверил ему на слово.

Келлхус обнаружил, что теперь множество глаз устремлено на него. Быть может, стоит воспользоваться моментом? Или пусть скюльвенд продолжает?

— Поверил на слово? — переспросил Готиан, одновременно озадаченно и слегка благоговейно. — В чем?

— В том, что эта война будет непохожа на другие. Что она будет откровением…

— Понимаю, — сказал Готиан, и глаза его внезапно озарились светом забытой веры.

— Понимаешь? — переспросил Найюр. — Не думаю. Я ведь по-прежнему скюльвенд.

Степняк взглянул на Пройаса, потом обвел глазами собравшееся вокруг блестящее общество:

— Не обманывайся во мне, айнрити. В этом Конфас прав. Вы все для меня все равно что шатающиеся пьяницы. Мальчишки, которые играют в войну, когда вам подобает сидеть дома, с матерями. Вы ничего не знаете о войне. Война — это тьма. Она черна, как смола. Война — это не Бог. Она не смеется и не плачет. Она не вознаграждает ни ловкость, ни отвагу. Это не испытание для душ и не мера воли. Еще менее она может быть орудием, средством для достижения какой-нибудь бабской цели. Это просто место, где стальные кости земли сталкиваются с полыми костями людей и перемалывают их. Вы предложили мне войну — и я согласился. Ничего больше. Я не стану сожалеть о ваших потерях. Я не преклоню головы у ваших погребальных костров. Я не стану радоваться вашим победам. Но я принял вызов. Я буду страдать вместе с вами. Я буду предавать фаним мечу и устрою бойню их женам и детям. И когда я лягу спать, мне будут сниться их жалобы и стоны, и сердце мое возрадуется.

Воцарилось ошеломленное молчание. Наконец Готьелк, старый граф Агансанорский, сказал:

— Я бывал во многих битвах. Кости мои стары, но они по-прежнему при мне, а не преданы огню. И я научился доверять человеку, который ненавидит открыто, и бояться только тех, кто ненавидит исподтишка. Меня ответ этого человека устраивает — хотя он мне и не нравится.

Он обернулся к Конфасу — глаза его недоверчиво прищурились:

— Печально это, когда язычник учит нас честности!

Постепенно, мало-помалу, остальные поддержали его.

— В словах язычника есть мудрость! — воскликнул Саубон, перекрывая голоса прочих. — Мы поступим правильно, если прислушаемся к ним!

Но Готиан по-прежнему колебался. В отличие от остальных, он был нансурцем, и Келлхус видел, что он разделяет многие из дурных предчувствий императора и главнокомандующего. Для нансурцев вести о зверствах скюльвендов были частью повседневной жизни.

Великий магистр перехватил его взгляд поверх толпы. Келлхус видел сценарии катастрофического развития событий, мечущиеся в голове этого человека: Священное воинство погибнет, все пойдет прахом, и только потому, что он, Готиан, примет неверное решение от имени Майтанета.

— Я увидел эту войну во сне, — внезапно произнес Келлхус. Айнрити умолкли, вслушиваясь в незнакомый голос. Келлхус обвел их прозрачным, водянистым взглядом. — Я не стану говорить, будто могу объяснить вам, о чем были эти сны, потому что я этого не знаю.

181