Тьма прежних времен - Страница 220

220

Палапаррайс был склепом в той же мере, в какой и дворцом, напомнил он себе. Множество людей перемололи в муку, чтобы создать его. Только сад Наслаждений выбивался из местной монументальности и царивших вокруг намеков на смерть и мучения. Слишком много земли. Слишком много жизни. Цветущие лотосы заполняли чернеющие водоемы, во влажном полумраке свисали изысканные орхидеи. Золоченые статуи взирали с галерей, где клубился благоуханный дым, напоенный ароматом сандала и мирры. Тропинка вела куда-то вниз, петляя подлеском, выращенным так, чтобы придать ему определенную форму. Сопровождаемый жирными чернокожими евнухами, варвар размышлял — неужто крысы и впрямь могут вырастать столь огромными? Впереди, среди зарослей бамбука и акации, виднелся декоративный грот — округлая ложбина, уставленная пышными диванами вдоль стен и дополненная низким — не выше его голеней — покрытым лаком столиком, стоящим в самом центре. Высокие фонари пылали позади бумажных ширм, украшенных затейливым узором из сплетающихся драконов. Проходящий сквозь них свет создавал на беломраморном полу грота свирепые, яростные видения, полыхавшие багровыми и алыми отблесками. В воздухе витали ароматы амбры и запах сырого торфа.

Юноша, скорее даже мальчик, и женщина, в которой он тут же узнал королеву, расположились друг напротив друга, устроившись на подушках. Обнаженный меч лежал на заставленном золотой посудой столе меж ними. Оба евнуха немедленно упали на колени, с яростью взирая на варвара, поскольку тот из противоречия остался стоять.

Королева нахмурилась, но мальчика все это, казалось, не обеспокоило ни в малейшей степени. Он, лучась от счастья, вскочил на ноги и радостно воскликнул:

— Какая честь! Ты превращаешь это место в храм Божий, Священный Свежеватель, в подлинный храм!

Сумилоам обратила свое хмурое лицо к юноше.

— Это Хозия — старший сын моего мужа, — сказала она, стрельнув в Эрьелка своими огромными, подернутыми поволокой глазами, — он сумел настоять на встрече с тобой.

— И я ослеплен! — продолжал орать Хозия. — Взгляни на него, мачеха! Разве он не сама воплощенная свирепость?

Эрьелк заметил, что это его меч — Кровопийца — столь небрежно брошен на стол промеж тарелок и кубков.

— Хм-м. Ну да, пожалуй.

— Ты отмечен, северянин! На тебе печать бога войны!

Неистовейший из сынов Вайглика усмехнулся. Некоторые айнонцы видели в Ямах нечто подлинно религиозное, нечто более возвышенное, чем просто кучку мартышек, орущих от вида крови. Хозия, похоже, был как раз из таких.

— Скольких ты убил, как ты думаешь? — завывал подросток. Он не столько подошел, сколько был, казалось, поднесен к варвару каким-то порывом. — Уверен, что такие, как ты, не ведут никаких подсчетов, но если предположить — то какое бы число ты назвал?

Грязь и дерьмо! Да он, варвар, понимал в джнане больше, чем эта лоснящаяся крыса.

— Шранков или людей? — спросил он.

Хозия не сможет выжить под тяжким грузом своего нечестивого наследия, понял Эрьелк. Он для этого слишком чокнутый и слишком мягкотелый. Королева обхватила руками обнаженные плечи, возможно, тоже ощутив неумолимую поступь рока, но взгляд ее при этом не отрывался от Эрьелкова голого торса…

— Ступай, ступай, Хозия, — воскликнула она с той нежной досадой в голосе, которую люди обычно приберегают для глуповатой родни. — Ты ведь уже посмотрел на него!

— Быть может, мы еще поужинаем потом? — умоляюще спросил его мальчик. — Мне столь многое хочется обсудить!

Эрьелк понял, что пялится как слабоумный. Просто он вдруг заметил в тени бамбуковых зарослей несколько коленопреклоненных фигур — почти дюжину рабов, полукругом дежуривших на назначенных им местах и, вне всяких сомнений, с нетерпением ожидавших возможности удовлетворить малейшие прихоти королевы.

Крысы. Хорошенько выдрессированные крысы.

— Мы м-могли бы выпить… — канючил принц.

Шранки без конца вопили в своих загонах той ночью. Но слух у Эрьелка был неестественно острым. «У тебя слух, как у „тощих“», — всегда говорил ему Ститти. Он услышал скрип досок наверху и затем шарканье сапог на нижнем этаже. Голым он выскользнул из своей постели, его безволосую кожу обожгло ночным холодом. Схватив меч своего умершего отца, он стремглав бросился вниз по лестнице, прокрался через сумрак кухни, мимо остывшего очага, и проник в кладовку, где Ститти хранил посуду. Там он обнаружил одетого во все черное работорговца, роющегося в холщовом мешке.

— Куда ты ходил? — спросил Эрьелк хриплым со сна голосом.

Ститти резко развернулся, его глаза сверкнули белыми пятнами с зачерненного лица.

— Парень? Ступай обратно в постель!

— У тебя лицо в саже. И ты весь в крови.

Долгое молчание.

— Священный обряд моего народа. Один из тех, о которых нельзя распространяться.

— Кто? — настаивал мальчик. — Кто это был?

— Грязь и дерьмо! Ступай обратно в постель!

— Кого ты убил?

И снова молчание — еще более долгое.

— Камана Фирасеса, — не моргнув глазом, наконец ответил Ститти. — За кровную обиду, о которой тот даже не знал, что она существует.

— Фирасеса. Из торговой миссии? Да ведь он вроде только приехал.

— А обида ждала его здесь годами.

Глаза юного Эрьелка сощурились.

— А ведь ты даже не вспотел. И в глазах у тебя совсем не видно тревоги… Ты уже делал это раньше!

Беспощадность, сверкнувшая в глазах работорговца, была ему лучшим ответом.

— Пришло время тебе поучиться, — произнес Ститти.

220