Тьма прежних времен - Страница 124

124

До сих пор Келлхус успешно угадывал каждое разветвление мыслей скюльвенда. Реакции Найюра следовали вполне отчетливой схеме: он устремлялся по пути, который открывал перед ним Келлхус, но тут же отступал назад. И Келлхус знал, что, пока их беседа будет близка к этой схеме, Найюр будет чувствовать себя в безопасности.

Но как действовать дальше?

Ничто не вводит в заблуждение вернее правды.

— Каждого человека, с которым я встречаюсь, — сказал наконец Келлхус, — я понимаю лучше, чем он сам понимает себя.

Испуганный взгляд — страхи Найюра подтвердились.

— Но как такое возможно?

— Потому что меня так воспитывали. Потому что меня так учили. Потому что я один из Обученных. Я — дунианин.

Их кони перешли вброд мелкий ручей и начали подниматься на противоположный берег. Найюр наклонился вбок и сплюнул в воду.

— Еще один ответ, который на самом деле ответом не является! — бросил он.

Можно ли сказать ему правду? Нет, разумеется, не всю.

Келлхус начал, делая вид, что колеблется:

— Все вы — ты, твои сородичи, твои жены, твои дети, даже твои враги из-за гор, — не можете видеть истинного источника своих мыслей и поступков. Люди либо предполагают, что они сами являются их источником, либо думают, что их источник лежит где-то за пределами мира — некоторые называют это То, Что Вовне. Но того, что реально было прежде вас, что действительно определяет ваши мысли и поступки, вы либо вообще не замечаете, либо приписываете это демонам и богам.

Каменный взгляд и стиснутые зубы — неприятные воспоминания… «Мой отец уже говорил ему это».

— То, что было прежде, определяет то, что происходит после, — продолжал Келлхус. — Для дуниан нет более важного принципа.

— А что же было прежде? — спросил Найюр, пытаясь изобразить насмешливую улыбку.

— Для людей? История. Язык. Страсти. Обычаи. Все эти вещи определяют то, что люди говорят, думают и делают. Это и есть скрытые нити, которые управляют всеми людьми, точно марионетками.

Частое дыхание. Лицо, омраченное неприятными догадками.

— А если нити становятся видимыми…

— То их можно перехватить.

Само по себе это признание ничем не грозило: все люди более или менее стремятся управлять себе подобными. Оно может оказаться угрожающим, только если знать о способностях Келлхуса.

«Если бы он знал, насколько глубоко я способен видеть…»

Как ужаснулись бы они, эти рожденные в миру люди, если бы увидели себя глазами дунианина! Заблуждения и глупости. Разнообразные уродства.

Келлхус не видел лиц — он видел сорок четыре мышцы, прикрепленные к костям, и тысячи многозначительных изменений, которые могут с ними происходить, — вторые уста, не менее красноречивые, чем первые, и куда более правдивые. Он не слышал человеческих слов — он слышал вой сидящего внутри зверя, хныканье отшлепанного ребенка, хор предшествующих поколений. Он не видел людей — он видел примеры и следствия, обманутые порождения отцов, племен и цивилизаций.

Он не видел того, что будет потом. Он видел то, что было прежде.

Они проехали сквозь заросли молодых деревьев на том берегу ручья, уворачиваясь от веток, опушенных первой весенней зеленью.

— Это безумие, — сказал Найюр. — Я тебе не верю…

Келлхус ничего не ответил, направляя коня в просветы между стволами и раскачивающимися ветвями. Он знал пути мыслей скюльвенда, знал, где следует вмешаться, — и он непременно вмешается, если сумеет забыть о своем гневе.

— Если все люди не ведают источника своих мыслей… — сказал Найюр.

Кони, торопясь выбраться из кустов, перешли в галоп и в несколько скачков снова очутились на открытой бескрайней равнине.

— Тогда, значит, все люди обманываются.

Келлхус поймал его взгляд — этот момент был важен.

— Они действуют по причинам, которые зависят не от них.

«Увидит ли он?»

— Как рабы… — начал Найюр, ошеломленно хмурясь. И тут он вспомнил, с кем имеет дело. — Но ведь ты говоришь это только затем, чтобы оправдать себя! Для чего порабощать тех, кто и так в рабстве, а, дунианин?

— Раз уж то, что было прежде, остается сокрытым, раз уж люди все равно обманываются, какая им разница?

— Потому что это обман! Бабьи уловки. Поругание чести!

— А ты что же, никогда не обманывал своих врагов на поле битвы? Ты никогда никого не обращал в рабство?

Найюр сплюнул.

— Мои противники. Мои враги. Они бы сделали со мной то же самое, если бы могли. Это договор, который заключают все воины, и договор этот почетен. А то, что делаешь ты, дунианин, превращает всех людей в твоих врагов.

Какая проницательность!

— В самом деле? А может быть, в моих детей? Какой отец не правит в своем якше?

Поначалу Келлхус опасался, что выразился чересчур туманно, но Найюр сказал:

— Значит, мы для вас все равно что дети?

— Разве мой отец не воспользовался тобой как орудием?

— Отвечай на вопрос!

— Дети ли вы для нас? Да, конечно. Иначе разве мой отец мог бы воспользоваться тобой так легко?

— Обман! Обман!

— Тогда отчего ты меня так боишься, скюльвенд?

— Довольно!

— Ты был слабым ребенком, верно? Ты часто плакал. Ты съеживался каждый раз, как твой отец поднимал руку… Скажи мне, скюльвенд, откуда я это знаю?

— Потому, что все дети такие!

— Ты ценишь Анисси больше других своих жен не потому, что она красивее остальных, но потому, что она выносит твои муки и все равно любит тебя. Потому что только она…

— Это она тебе сказала! Эта шлюха рассказала тебе все!

124